Неточные совпадения
Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник, другою — кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она смотрела пристально, она не
замечала этого, не
замечала и того, что мы вошли.
— И прекрасно делают, — продолжал папа, отодвигая руку, — что таких людей сажают в полицию. Они приносят только ту пользу, что расстраивают и без того слабые нервы некоторых особ, — прибавил он с улыбкой,
заметив, что этот разговор очень не нравился
матушке, и подал ей пирожок.
Марья Ивановна, оставшись наедине с
матушкою, отчасти объяснила ей свои предположения.
Матушка со слезами обняла ее и
молила бога о благополучном конце замышленного дела. Марью Ивановну снарядили, и через несколько дней она отправилась в дорогу с верной Палашей и с верным Савельичем, который, насильственно разлученный со мною, утешался по крайней мере мыслию, что служит нареченной моей невесте.
Стыд и срам нашему роду!..» Испуганная его отчаянием
матушка не
смела при нем плакать и старалась возвратить ему бодрость, говоря о неверности молвы, о шаткости людского мнения.
Может быть, Илюша уж давно
замечает и понимает, что говорят и делают при нем: как батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской только и знает, что ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а
матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду; что родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать за упущение, а подай-ко ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь дом.
— Ой, знаешь,
матушка! — лукаво
заметил Нил Андреич, погрозя пальцем, — только при всех стыдишься сказать. За это хвалю!
Вошедший на минутку Ермолай начал меня уверять, что «этот дурак (вишь, полюбилось слово! —
заметил вполголоса Филофей), этот дурак совсем счету деньгам не знает», — и кстати напомнил мне, как лет двадцать тому назад постоялый двор, устроенный моей
матушкой на бойком месте, на перекрестке двух больших дорог, пришел в совершенный упадок оттого, что старый дворовый, которого посадили туда хозяйничать, действительно не знал счета деньгам, а ценил их по количеству — то есть отдавал, например, серебряный четвертак за шесть медных пятаков, причем, однако, сильно ругался.
— И как еще дорого! именно только это и дорого! — умиляется
матушка. — Мне сын из Петербурга пишет: «Начальство меня, маменька, любит, а с этим я могу
смело смотреть будущему в глаза!»
Как и прочих братьев,
матушка предположила
поместить меня в московский университетский пансион, состоявший из осьми классов и одного приготовительного.
Однажды, однако,
матушка едва не приняла серьезного решения относительно Аннушки. Был какой-то большой праздник, но так как услуга по дому и в праздник нужна, да, сверх того,
матушка в этот день чем-то особенно встревожена была, то, натурально, сенные девушки не гуляли. По обыкновению, Аннушка произнесла за обедом приличное случаю слово, но, как я уже
заметил, вступивши однажды на практическую почву, она уже не могла удержаться на высоте теоретических воззрений и незаметно впала в противоречие сама с собою.
На одном из подобных собеседований нас застала однажды
матушка и порядочно-таки рассердилась на отца Василия. Но когда последний объяснил, что я уж почти всю науку произошел, а вслед за тем неожиданно предложил, не угодно ли,
мол, по-латыни немножко барчука подучить, то гнев ее смягчился.
Очень часто заходил к ней и я, но не
смел говорить громко, чтоб не помешать
матушке.
На этом разговор кончился.
Матушка легла спать в горнице, а меня услала в коляску, где я крепко проспал до утра, несмотря на острый запах конского
помета и на то, что в самую полночь, гремя бубенцами, во двор с грохотом въехал целый извозчичий обоз.
Но вот вожделенный миг настал, и дети чинно, не
смея прибавить шагу, идут к церкви, сопровождаемые вдогонку наставлениями
матушки...
Все
замечают, что он слегка осовел. Беспрерывно вытирает платком глаза и распяливает их пальцами, чтоб лучше видеть. Разговор заминается;
матушка спешит сократить «вечерок», тем более что часы уже показывают одиннадцатый в исходе.
Спустя месяц тетеньку Марью Порфирьевну, вместе с Аннушкой,
поместили в ближайший женский монастырь.
Матушка сама ездила хлопотать и купила в монастырской ограде особую келью, чтобы старушке жилось уютненько и тепленько.
— Видел, что вы замахнулись — ну, и остерег: проходите,
мол, мимо, — пояснила ключница Акулина, которая, в силу своего привилегированного положения в доме, не слишком-то стеснялась с
матушкой.
Как бы то ни было, но на вечере у дяди
матушка, с свойственною ей проницательностью, сразу
заметила, что ее Надёха «начинает шалеть». Две кадрили подряд танцевала с Клещевиновым, мазурку тоже отдала ему.
Матушка хотела уехать пораньше, но сестрица так решительно этому воспротивилась, что оставалось только ретироваться.
Только рост у нее был хороший, и она гордилась этим, но
матушка справедливо ей
замечала: «На одном росте,
матушка, недалеко уедешь».
Ежели по дороге увидит этот ворох
матушка, то непременно
заметит...
Заметив, что
матушка «затворилась», они тихонько бродили около ее спальни, и материнское сердце, почуяв их робкие шаги, растворялось.
Но
матушка рассудила иначе. Работы нашлось много: весь иконостас в малиновецкой церкви предстояло возобновить, так что и срок определить было нельзя. Поэтому Павлу было приказано вытребовать жену к себе. Тщетно
молил он отпустить его, предлагая двойной оброк и даже обязываясь поставить за себя другого живописца; тщетно уверял, что жена у него хворая, к работе непривычная, —
матушка слышать ничего не хотела.
Матушка с тоской смотрит на графинчик и говорит себе: «Целый стакан давеча влили, а он уж почти все слопал!» И, воспользовавшись минутой, когда Стриженый отвернул лицо в сторону, отодвигает графинчик подальше. Жених, впрочем,
замечает этот маневр, но на этот раз, к удовольствию
матушки, не настаивает.
Ходим, бывало, мы с ней, с
матушкой, зимой-осенью по городу, а как Гаврило архангел
мечом взмахнет, зиму отгонит, весна землю обымет, — так мы подальше, куда глаза поведут.
Ну, тут загордилась я: ты,
мол,
матушка, бросай по миру собирать, теперь я тебя одна-сама прокормлю!
— Ох,
матушка… пропали мы все… всякого ума решились. Вот-вот брательники воротятся… смертынька наша… И огня засветить не
смеем, так в потемках и сидим.
— Прости ты ее,
матушка, —
молила Таисья, кланяясь Енафе в пояс. — Не от ума вышло это самое дело… Да и канун надо начинать, а то анбашские, гляди, кончат.
— Прости,
матушка, и благослови, —
молила Аглаида.
Главное приятное известие, что
матушка здорова, то есть в том хорошем положении, которого мы лучше желать не
смеем…
— Да что тут за сцены! Велел тихо-спокойно запрячь карету, объявил рабе божией: «поезжай,
мол,
матушка, честью, а не поедешь, повезут поневоле», вот и вся недолга. И поедет, как увидит, что с ней не шутки шутят, и с мужем из-за вздоров разъезжаться по пяти раз на год не станет. Тебя же еще будет благодарить и носа с прежними штуками в отцовский дом, срамница этакая, не покажет. — А Лиза как?
— Верно, не приедут сегодня, —
заметила матушка-попадья, опасаясь, чтобы батрачка без нее не поставила квасить неочередный кубан.
Покойница
матушка верила им во всем, на все смотрела их глазами и по слабости своей даже не
смела им противиться; вы — также; но вам простительно: если родная мать была на стороне старших сестер, то где же вам, меньшой дочери, пойти против них? вы с малых лет привыкли верить и повиноваться им.
Здороваясь с нею, я
замечаю на ее руке бледно-желтоватую глянцевую опухоль, а в комнате тяжелый запах, который пять лет тому назад слышал в комнате
матушки.
— Ты бы вот, дурачок, подумал, что завтра,
мол, день барынина ангела; чем бы,
мол, мне ее,
матушку, порадовать!
— Крестьяне? крестьянину, сударь, дани платить надо, а не о приобретении думать. Это не нами заведено, не нами и кончится. Всем он дань несет; не только казне-матушке, а и мне, и тебе, хоть мы и не
замечаем того. Так ему свыше прописано. И по моему слабому разуму, ежели человек бедный, так чем меньше у него, тем даже лучше. Лишней обузы нет.
Она обрадовалась моему приходу и тотчас приказала мне сходить к княгине и на словах объяснить ей, что
матушка,
мол, моя всегда готова оказать ее сиятельству, по мере сил, услугу и просит ее пожаловать к ней часу в первом.
— Как бы она денег взаймы не попросила, —
заметила матушка.
— Все-таки они люди не comme il faut, [Воспитанные (фр.).] —
заметила матушка, — и тебе нечего к ним таскаться, вместо того чтоб готовиться к экзамену да заниматься.
— Да и вообще ваше поведение… — продолжал жестоким тоном Шульгович. — Вот вы в прошлом году, не успев прослужить и года, просились, например, в отпуск. Говорили что-то такое о болезни вашей
матушки, показывали там письмо какое-то от нее. Что ж, я не
смею, понимаете ли — не
смею не верить своему офицеру. Раз вы говорите —
матушка, пусть будет
матушка. Что ж, всяко бывает. Но знаете — все это как-то одно к одному, и, понимаете…
Бывало, по вечерам все повторяют или учат уроки; я сижу себе за разговорами или вокабулами, шевельнуться не
смею, а сама все думаю про домашний наш угол, про батюшку, про
матушку, про мою старушку няню, про нянины сказки… ах, как сгрустнется!
Матушка не
смела тогда и заговорить с ним и молчала.
Анна Федоровна
заметила матушке, что недурно бы было, если бы и я стала учиться, затем, что в пансионе меня недоучили.
— Ничего,
матушка, бог даст, соединитесь с своим предметом, —
заметил, в виде утешения, Половников.
Пришел я домой нищ и убог.
Матушка у меня давно уж померла, а жена даже не узнала меня. Что тут у нас было брани да покоров — этого и пересказать не могу. Дома-то на меня словно на дикого зверя показывали:"Вот,
мол, двадцать лет по свету шатался, смотри, какое богачество принес".
Узнали мы, что повезут их с тремя десятскими — что ж, попытать разве счастья, расступись,
мол, мать сыра-земля, разгуляйся, Волга-матушка!
Через короткое время Ольга Васильевна, однако ж,
заметила, что матушка-попадья имеет на нее какое-то неудовольствие. Оказалось, что так как женской школы на селе не было, то
матушка, за крохотное вознаграждение, набирала учениц и учила их у себя на дому. Затея «барышни», разумеется, представляла для нее очень опасную конкуренцию.
Рисположенский (входя). А я к вам,
матушка Аграфена Кондратьевна. Толконулся было к Самсону Силычу, да занят, вижу; так я думаю: зайду,
мол, я к Аграфене Кондратьевне. Что это, водочка у вас? Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьет.)
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по
матушке по Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я
заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.
Заметила она, что тот с Дашей иногда говорит, ну и стала беситься, тут уж и мне,
матушка, житья не стало.
Опоясывала меня
матушка мечом-кладенцом.